Волонтерство и путешествие по Америке после 70-ти лет: исповедь харьковской пенсионерки, пережившей Холокост, - ФОТО

Танго, еврейское танго

Горе и радость, и слезы, и смех.

Танго, еврейское танго

Радость по капле, а слезы на всех.

Галина Скрипник живет в Харькове. Ей 82 года. Отец Галины был евреем. Во время Второй мировой войны ее вместе с матерью и младшим братом несколько раз пытались убить — из-за еврейских корней.

Сейчас Галина Скрипник поет в хоре и ведет активный образ жизни. Сайту 057 она рассказала о своих воспоминаниях и поведала необычную жизненную историю.

Воспоминания

Я пою в коллективе «Хеседа» (прим. - благотворительной организации «ХЕБФ Хесед-Шааре Тиква»), что означает «милосердие». Больше 20 лет работаю волонтером.  Девятый год хожу в «Теплый дом» (прим. – клуб общения в домашней обстановке) по понедельникам.

Я родилась 9 мая 1936 года. Когда началась война, папу забрали на фронт. А мы с мамой остались. Она переписала нас с братом Виктором в домовой книге с фамилии Блехман на свою фамилию - Литовченко. Мы снимали квартиру с хозяйкой на Основе. Женщина была любительница выпить – пила сама и собаке давала. Хозяйка была очень хорошая женщина. Меня записали на Галину Семеновну, а по метрике я Соломоновна, поскольку папа был Соломон. Но он поменял свои документы. Трудно некоторым людям – а брат у меня был замдиректора ХЭМЗа по производству – понять имя, переспрашивают «Саламон?». Поэтому мы Семеновичи.

фото: соцсети

Когда зашли немцы, я прекрасно помню. Нам очень помогла хозяйка. Однажды пришло оповещение, чтобы все евреи явились на Тракторный завод. Моя мама была очень общительная, смелая и красивая: мама у нее русская, а папа - украинец. Она пошла в комендатуру. Комендант знал русский – участвовал в Первой мировой войне. Мама сразу сказала ему, что у нее муж – еврей, но она с ним не живет, что есть двое детей и они на его фамилии. Мама спросила, идти ли ей куда-то.

Немец-комендант сказал, чтобы  не волновалась – семью никто не тронет. Когда папа уезжал на войну, он нам оставил еду: сухари, муку, сахар. Он работал зампредседателем облкома Союза пищевиков в Харькове. Мы готовили еду из этих продуктов, что остались. Рядом с нами жила соседка Оля, которая всегда к нам приходила к обеду. Однажды мама ей сказала, что не может кормить ее: у Оли один сын, у мамы нас двое. Соседка ушла, сказав, что мы «жидовские морды», и нас мало убивают. Вдруг приходит полиция и  забирает маму. Мы остаемся с братом вдвоем: мне 6 лет, ему – 4. В эти дни нам хозяйка помогала. Мы и кричали, и ревели. Но это я помню по рассказам. Хорошо помню страх и особенно полицию – их грозный вид. А полицейские были наши, не немецкие.

Маму привели к тому же коменданту. Он накричал за то, что она обманула немецкую власть. Она там многое пережила. По сути наша мама спасла нас. Когда отец вернулся с войны, он назвал нас «случайные люди»: мы не должны были выжить. Каждый такой рассказ не создает у меня веселого настроения. В камере наша мама пробыла два дня, а на третий пришла домой. Соседи знали, что маму забрали - ее очень любили. Они пришли к нам и спросили, в чем дело. Украинские полицейские сказали, что мама еврейка и скрывается под украинской фамилией, есть заявление. Соседи отстояли маму: сказали, что знают ее родителей.

В конце всего ее вызвали, поставили кофе. Завели женщину – это была Оля. Она подала заявление на маму за то, что та отказалась кормить ее семью. Заявление было нагло обманным. Комендант назначил соседке 25 розг за обман немецкой власти. А перед этим было объявление: кто выдаст еврея, тому пуд ржи.

За пуд ржи соседка обманом предала мою маму

Мама также ходила не «менку» (прим.- обмен вещей на продукты). Мы с братом жили у папиной подруги Шуры. Я хорошо помню, как ее брат-шизофреник нас бил ногами. Много всего было нехорошего – все и не расскажешь. Маму вызвали в полицию. Ей сказали, что она тут не выдержит – семью убьют. Маме посоветовали уйти из Харькова. Мы нашли санки, погрузили вещи и пошли в село, где она выросла – в Зачепиловском районе. Нам надо было пройти 139 км. До этого в декабре мы не попали в Дробицкий яр, где уже расстреляли евреев – из Харькова уходили в феврале.

В село заходили – старались не ходить возле богатых домов, потому что могли спустить собак. «Ходите тут, заразные!» - кричали нам вслед. Маленький Витя просил пить постоянно. Ночевать заходили в дома на окраинах. За ночлежку и еду платили вещами, которые были с собой. На «менки» ходили: популярностью пользовалась посуда, иголки.

Мы дошли до Краснограда, где жила тетя мамы, Матрена. В селе мама спрашивала людей, как к ней попасть. Остановились в одном доме. Как дети из города, не видели поросят, кур, коз, уток, коров – засмотрелись с братом. Вдруг зашел полицейский и забрал маму. Хозяйка не знала, что с нами делать. Мы у нее побыли день, переночевали и пошли – как-то маме удалось выкрутиться и вернуться к нам. Пошли дальше, к селу Песчанка. А возле Краснограда есть речка – обычно маленький ручеек, а в этот раз полноводье, река разлилась. Из вещей у мамы оставалась только юбка и папино пальто.

Она взяла Витю, перенесла по льду и поставила на другом берегу. Мы были обуты в ватные бурки – их одевали с галошами. В этой обуви мама поскользнулась и уронила меня – и меня понесло. Витя в это время на другой стороне кричал: «Галя, ты купаешься?» Я была насквозь мокрая, галоши мы потеряли. Мы через огороды, по грязи пришли к Матрене Ивановне. Меня «бросили» на печку с температурой 40 градусов. Еле выходили тогда – откормили в селе. В апреле мамина тетя сказала идти нам еще дальше, чтобы точно не нашли – мы с братом были кудрявые, отличались от других сельских детей.

До села мы дошли. Нашли дом, который строил дедушка со своими братьями. Когда  пришли туда, дом был занят другими семьями – у дедушки было 2 брата и 9 сестер. Всего в доме было 17 человек. После нас в дом приехали другие родственники. В стране голод, есть нечего. Пошли искать шелковицу, ягоды. Вокруг хаты в километре никого не было – местные были убиты. В лесу жили волки, лисицы, зайцы. Наш дедушка умел шить сумки, обувь. Нам с братом из вафельной полотенечной ткани он сшил сумку в школу.

Пришел август. Мама работала в поле в колхозе в 1942 году. В поле к ней приехала тачанка с полицейскими. Маму отвезли домой – никто из родных не понимал, почему маму арестовывают и везут в Зачепиловку. По дороге я не спала – мне было все интересно. Полицейский сказал маме, что на нее подали 5 заявлений и что он еще не донес руководству. Но вместо этого полицейского придет новый начальник, и он точно доложит. Он предложил маме взять одного ребенка с собой – она отказалась.

Я про немцев хорошего мнения – не эсэсовцев. Хотя язык слышать не могу

Нас привезли и поместили в камеру, где было много людей. Был трехлетний ребенок, который сосал грудь матери, потому что есть нечего было. Была 80-летняя бабушка, которая спрашивала постоянно: «Я уже забыла свой язык. Еврея я им не рожу уже. Дали бы мне умереть своей смертью – за что меня убивать? Только за то, что еврейка?» Мы там просидели больше недели. Нас выводили на прогулку. Там нам бабушки давали всякую еду и кричали на полицейских «ирод проклятый». Все было как в фильмах, только со мной. Я спросила маму, почему мы здесь сидим. Она сказала, что Гитлер не любит евреев, а наш папа – еврей. Я ей сказала: «Но мы же не евреи!» (смеется).

Гитлер мечтал уничтожить всех евреев и полукровок – таких как я

Мы подходили под евреев несмотря на то, что в Израиле настоящим евреем считается тот, у кого мать - еврейка. К нам в тюрьму приезжал дедушка – я подозреваю, что он что-то платил. Дедушка из шкуры мог делать хром – кожу. Он шил, мог починить любой инструмент. И вообще он не был антисемитом. А моя бабушка была крестной матерью. Я заболела в Макеевке. Меня понесли к бабке. Она отказалась меня принимать, потому что я не крещеная. Она дала какое-то зелье и сказала, если до утра доживу – то буду жить дальше. Меня завернули в черный платок и понесли крестить в церковь. Я до утра дожила и попросила молока. Мне тогда было до года, но я уже говорила – такая шустрая была.

О предсказаниях и расстрелах

Однажды гадала хиромантка в селе. Мне тогда было 10 лет. Она рассказала все о нашем пути, как нас арестовали – откуда она это знала? Читала по книге. Она сказала, что дети должны были погибнуть, но они выжили.

16 августа 1942 года в камеру залетел переводчик, а люди говорили, что он очень плохой – и сказал Литовченко остаться в камере. Остальных построили – и детей, и стариков. Когда я спросила маму убьют ли нас, она ответила, что очень даже может быть. В 6 лет я уже знала и думала, что меня убьют. В камере меня мама держала, а я смотрела в окно камеры. Видела столы, покрыты зелеными скатертями, и как людей вели. Был случай, когда вели мужчин, которые рыли ямы для убитых. Один из них, парикмахер, побежал. Его тут же убили – рассказывали, он долго лежал.

Через какое-то время за нами пришел полицейский: мама несла Витю на руках, рядом шла я. Нас завели в кабинет. Под стеклом в кабинете коменданта была фотография: девочка и мальчик. Наверное, это были дети немца. Переводчик и комендант начали спорить – мама знала от папы кое-какие слова, поэтому часть разговора понимала. Немец настаивал на том, чтобы расстрелять нас, а переводчик говорил ему, что они очень маленькие дети – «Кляйне, кляйне киндер» - и их можно как угодно воспитать. Видимо, он не понимал, что целью было уничтожить весь народ. Комендант повторил эту фразу и, наверное, вспомнил, что у него тоже есть маленькие дети. После этого он сказал маме не работать у немцев на ответственной работе, не выезжать из села за 100 км. Спрашивал, как мама вышла замуж за еврея – она ответила, что в стране не было притеснений на этот счет.

Нас должны были вести к месту казни. У поэтессы Риммы Казаковой есть стих «Чулочки». В нем говорится о том, как всем приказывают раздеться. А маленькая девочка спросила: «Дяденька, и чулочки снимать?» Говорят, что этот случай из-под Зачепиловки

Мы сели на подводу. Я помню, как на мне было атласное платье. Когда мы сидели с полицейскими, один из них предложил бежать. Мама ответила, что с детьми некуда: пустят собак -  там и загрызут. Он добавил, что на маму написал заявление Василий Яровой и его дядька. Всего подали 5 заявлений, поэтому некуда деть все. Василий учился с мамой в одной школе, только был младше. Он и коммунистов выдавал, кроме нас. За это все он отсидел 2 года.

После того случая на речке, после купели, у меня начались жуткие язвы – все ноги были в гнойных волдырях. До сих пор шрамы остались. И когда мы сидели в камере, меня водили в медпункт, намазывали раны мазью. Вокруг меня собирались все – вот почему я хорошего мнения о немцах. Они давали конфеты, забавляли.

Когда вернулись из камеры, то все спрашивали об этом Яровом – он ли это написал. Оказывается, что он еще подал заявление и на моего дедушку, мол, что он работал на немцев. Что он изготовил хромовую кожу для немцев.

Все документы они уничтожили. Если бы у мамы хотя бы осталась записка о том, чтобы мы не въезжали в город. Но кто знал вообще, что останемся живы — действительно случайные люди. Когда мы вернулись домой, я ухаживала за маленьким Петриком и гоняла кур, которые хотели склевать зерно на ряднах — мамин родственник, с которым мы жили в доме дедушки, держал птицу. За это мне давали ложку засахаренного меда. При встрече нас люди обнимали. А я потом мучилась целое лето с больными ногами.

Я очень много болела. Никогда в жизни не думала, что доживу до 82 лет. Тем более, та хиромантка сказала маме, что я умру в 59 лет. И я как в анекдоте про бумеранг: я бросил бумеранг, но он не вернулся — теперь каждый день его жду. И у меня такое: 59 лет — живая, 69 лет — живая, 80 лет — тоже…

Потом мама выступала в суде против этого школьника Ярового. Потом очень болела. Я училась в школе — ходила за километр. Позже переехали в село Бердянка Зачепиловского района. Вернулся папа на костылях — он был 4 раза ранен. А говорят, что евреи не воевали. Папа был очень красивый, добрый, хороший. Он остался сиротой в 13 лет. Дожил до 85 лет, а мама дожила до 91 года. Она очень сильной была и морально, и физически. Была не очень грамотная, но умница и красавица.

Про юность и молодость

Я закончила радиотехнический техникум и попала в Подмосковье. Паяла на закрытом предприятии в 60-х годах. Тяжело жили — не было там места. Сначала жили в пионерском лагере. Жили под Обнинском — там впервые в мире была построена атомная электростанция. Когда нас оформляли, заставили написать все о себе. Я написала, что мой отец был евреем. Вторую форму допуска — это самое высокое доверие — я получила самая последняя. Все это время ничего не получала. По специальности долго не работала, жила в бараках. Позже поместили в места получше. Потом я встретила Гену Скрипника. Женихов у меня было — масса. Все объяснялись, но ни к кому сердце не лежало.

Я дождалась свое счастье — горькое счастье

В 1962 году родила сына Мишу. Роды были тяжелые — мне мама сильно помогала. В 29 лет я вернулась в Харьков, развелась с мужем. Он уехал на Север, где женился на якутке. Они родили троих детей. Мы сначала переписывались, а потом перестали. Как у него дальше сложилась судьба, мне неизвестно.

У меня из детей только Миша. Зато трое внуков и четверо правнуков — богатейшая. Потом встретила здесь второго мужа Олега. Он был другом брата - всех в походы водил. Семья у него была прекрасная. Вышла за него замуж и прожила 26 лет счастья, которое бывает не у многих. Олег был человеком, который думает только о других. Мы с ним много пели. И я одна много пела. 

Об отношении к старости

Я все время занята. И очень много пою. Олег сердился, когда я много пела. Я все слова переводила в песни. На 70 лет мне подарили поездку на Западную Украину — я все время пела. Бывает плохо. Но я тогда думаю, если прожила все это время, значит, для чего-то я нужна. Забочусь обо всех. Когда после ХЭМЗа ушла на пенсию, ухаживала за Олегом. Позже три года работала в терцентре помощи одиноким пенсионерам и инвалидам Червонозаводского района. Была организатором культмассовых мероприятий. Люди постоянно удивлялись, какая у меня память. Теперь я все забываю – это очень обидно.

А раньше мы много ходили в походы: на Тянь-Шань, на Кавказ, на Санчарский перевал. При этом я много болела: ангины, женские проблемы. Но где бы я не была, я всегда много пела. Недавно была в больнице — пела всем 11 людям в палате, мне все хлопали. Но я редко плачу. А если плачу, то тихо, сама.

У меня уже все подруги с помощницами. Нам в 80 лет их дают. А я не могу: представляете, я еще здорова, смеюсь, пою — и вдруг полы мне будут мыть. Невзирая ни на что, я не грущу. Когда болела 2 месяца назад, начала терять форму. Устроила марафон: по комнате шагала тысячу шагов, потом две, потом три. Сейчас моя подруга Стелла тоже так начала делать — рассказывает, что уже до тысячи «подваливает».

У меня есть замечательные упражнения — я их всем показываю в «Хеседе». Делаю каждое утро в постели. Утром до 12 не считаю, как надо, потому что тороплюсь. Но сразу не встаю. Всегда разминаю позвоночник, суставы и колени.

Про путешествия

Я была в Чехословакии. Три раза была в Израиле — первый раз в 1992 году. Я осталась одна после Олега, была в депрессии — мне казалось, что скоро и я умру. В Израиле мы много работали, мыли школу.

Почти 3 месяца жила в Америке. Была в гостях там — поехала, когда мне было 72 года. Приехала в Бостон сначала. Мне до этого предлагали английский выучить, но я не хотела на это деньги тратить. Думала, что мне немного осталось. А теперь жалею.

Я была в Израиле — везде, кроме Эйлата. В США только в Вашингтон не попала

Я не знаю, сколько мне осталось: то ли сейчас умру, то ли через два года. Если через 2 года, то я могла бы что-то выучить за это время (смеется). Я жила в Нью-Йорке, в Чикаго. Мне все понравилось там: магазины, еда, товары — все очень красиво и доброжелательно. Но не понравилось, что американцы считать не умеют — все посчитано наперед. И что все обособленно живут. Мы с соседями были как семья, а американцы — каждый сам по себе.

Еще я иврит учила 3 года. Пою на этом языке, перевожу. Никто до сих пор не знает, почему евреев не любят. Они другие — они читают по-другому, религия у них другая. У них много такого, чего русский человек не может воспринимать. Но ведь многое сделано евреями. И после себя я хотела бы оставить хорошее отношение к ним.

Читайте также: Хип-хоп вместо экономики. История основателя самой большой школы танцев в Украине «All Stars».